О Федоре Конюхове ничего не слышал, наверное, только тот, кто не смотрит теленовостей, не слушает радио, не читает газет и журналов и уж тем более не интересуется дальними странствиями. Предпочитая им сад, огород и брошюры о тихой жизни и здоровом питании.
Конюхов — самый знаменитый путешественник России и один из самых именитых путешественников Земли. На его счету шесть кругосветных путешествий на яхте-одиночке, восхождения на все высочайшие вершины планеты, включая Эверест, покорение Северного и Южного полюсов, одиночное плавание вокруг Антарктиды... Список его странствий можно продолжать, кажется, бесконечно.
В его международном паспорте указано, что он — профессиональный путешественник.
В начале марта Федор Филиппович почтил своим присутствием Абрамцевский художественно-промышленный колледж. Приехал просто в гости, пообщаться со студентами, рассказать о себе. Встреча прошла в зале библиотеки. Разговор получился интересным — на прощанье это отметил сам Конюхов, сказав, что вопросы ему понравились хотя бы потому, что слушателей интересовало не только то, откуда он берет деньги на экспедиции (спрашивают настолько часто, что надоело отвечать), но и многое другое.
Федор производит очень необычное впечатление. Ему 58 лет, но выглядит он моложе. Седых волос в шевелюре и бороде очень мало. Подвижен, поджар, но не чрезмерно. Много улыбается, когда рассказывает о себе — часто шутит. Говорит красиво, образно, без слов-паразитов вроде "как бы" или "как говорится". Есть своеобразный говор, происхождение которого определить затрудняюсь. Много уменьшительных слов ("здесь Сергий ножками ходил" — про Сергиев Посад) и, если так можно выразиться, мягких знаков — например, он говорит не "часовеНка", как положено, а "часовеНЬка". Все это в целом оставляет очень яркое положительное впечатление — Федор действительно много повидал и умеет об этом рассказывать.
Предоставим слово ему самому.
Бобруйск, Чукотка и Аляска
Родился я в Запорожской области, в Приазовском районе. Возможно, вам будет интересно, что первое мое образование было художественным: после школы, 37 лет назад, я окончил Бобруйское художественное училище по специальности "резьба по дереву и инкрустации". Ваше Абрамцевское училище я знал еще со времен СССР, мы равнялись на него. Потом я учился в Парижской академии художеств и изящных искусств (литография и станковая графика). Член Союза художников СССР с 1983 года.
Больше 30 лет я занимаюсь путешествиями. Три раза ходил к Северному полюсу. Поднимался на все высочайшие вершины мира, в том числе Эверест, 8848 метров. Ходил к Южному полюсу. Шесть кругосветных плаваний. Мне 58 лет, у меня трое детей и шесть внуков.
Я из поморов, в моем роду рыбаки и священники. Мой дед знал Георгия Яковлевича Седова, русского путешественника, который погиб в 1914 году, пытаясь достичь Северного полюса. Когда я был маленький, дедушка говорил мне, чтобы я достиг Северного полюса и оправдал Георгия Седова. Когда я вырос, я сделал это.
Я всегда много рисовал, мне в школе говорили, чтобы я пошел учиться на художника. Но так как у меня в роду все были моряки, я пошел в одесскую мореходку учиться на штурмана. Потом — в Ленинградское арктическое училище на механика полярных станций: ведь я знал, что мне предстоит идти на полюс.
Первое мое путешествие — в одиночку на лодке переплыл Азовское море. Я был еще школьником и сказал себе: если я переплыву и не испугаюсь, пойду в мореходку, если испугаюсь — в художественное училище. Честно говоря, я думал, что художник — это скучно, сиди себе, малюй, но это, конечно неправильно (улыбается. — Ред.). Можно ведь быть и художником, и путешественником.
Все материалы для своих картин я собирал в экспедициях. Пять лет жил на Чукотке, рисовал, это была моя любимая тема — жизнь народов Севера.
Когда я был молодым, мои картины даже на краевую выставку в Находке не всегда брали (я в Москве живу только с 1997 года). Говорили — надо еще доработать, дописать, они еще сыроваты... А сейчас, годы спустя, я эти же картины выставляю — и все говорят: о, какая замечательная живопись! (Смеется, зал вместе с ним. — Ред.) Раньше сто долларов за эту картину не давали, а теперь...
Для художника, конечно, имеет значение имя, время. В молодости надо успевать, спешить все делать, потому что запас сил, который у нас есть, не бесконечен.
После Чукотки я на собачьих упряжках пересек Аляску, 1800 километров, как Джек Лондон. Температура минус 53 градуса, снег. У меня книжка об этом есть, "Дорога без дна" называется — там если сошел с нарт, сразу проваливаешься в снег по шею, он глубокий очень... Позже пересекал с одним эскимосом Гренландию, тоже на собачьих упряжках.
Есть такая награда — "Большой шлем", она дается тому, кто поднимется на все высочайшие горы, дойдет до географического Северного и Южного полюсов и пройдет на яхте мыс Горн, самую сложную для яхтсменов точку — это в Чили (я 28 марта туда вылетаю снова). Я стал первым человеком в мире, кто завоевал этот "Шлем".
Чтобы пройти на яхте вокруг света, надо заниматься парусным спортом, я мастер спорта по парусу, мастер спорта по велосипеду, по лыжам. Сейчас, соответственно, уже заслуженный мастер спорта...
Семья и разлука
Как я познакомился с женой? Да просто в Москве, не в степях и не в океане, никакой такой особой романтики. То, что я путешественник, семейной жизни не мешает. У меня жена доктор наук, профессор, работает в академии правосудия. И она, и дети говорят, что они прекрасно понимают: путешествия — мой образ жизни. Когда в Москву возвращаюсь, тут сразу нервов больше. И они, мои близкие, это знают и меня отпускают... Потому что если не отпустят, я все равно уйду.
Когда я возвращаюсь, я спокойный, добрый, а когда у меня что-то срывается, я весь на нервах, на взводе... В семейной жизни главное, чтобы любили друг друга и каждый имел свое дело. Если любовь есть, ничто не помешает. А если нет — ничем не задержишь, ни деньгами, ни квартирой, ни машиной.
В одиночные путешествия никого из семьи я, конечно, не брал. Но вот недавно мы вместе участвовали в экспедиции "Великий шелковый путь". Кстати, моя жена как юрист разрабатывает закон "О степи" — ну, как закон о Байкале есть и так далее.
Бывают экспедиции, которые больше связаны со спортивными достижениями. Но почему в другой экспедиции не может принять участие писатель, художник, композитор? Вот проходите вы, например, мыс Горн, это "ревущие сороковые" (широты. — Ред.), там ветер все время ревет, яхтсмены их так назвали. Почему бы талантливому композитору, Алексею Рыбникову, например, не написать музыку о ревущих сороковых? Художнику не нарисовать картину? Мне хотелось бы поучаствовать в такой творческой экспедиции, научной, а может, и духовной. А то некрасиво уже — 58 лет, и все какие-то спортивные рекорды. Надо, чтобы молодые их ставили...
Деньги всегда приходят, когда ты ставишь цель. Мне часто говорят — Федя, мне бы дали такие же деньги, я бы то же самое сделал. Конечно, сделал бы, и даже лучше, и быстрее, и больше пользы принес, но тебе не дают, потому что в тебе нет уверенности. А мне говорят: мы тебе даем деньги, потому что знаем, ты сделаешь, а другому — может, он и не сделает. За каждой экспедицией стоят большие деньги, а их просто так никто не дает.
У меня было шесть кругосветных плаваний, но ни одно из них я не совершал из России или СССР. Первое — из Австралии в Австралию, второе — из Тайваня в Тайвань, третье — из Америки в Америку, четвертое — Франция, пятое — Англия, шестое — снова Австралия. Мне хотелось бы, конечно, выйти из Санкт-Петербурга, например. Но так случилось, что у проектов, которые я предлагал, здесь не было поддержки и финансирования.
Конюхов и Сергиев Посад
Да, у меня есть участок в Сергиевом Посаде. Там у меня две часовенки. Почему я их везде ставлю? Когда я в первый раз шел мимо мыса Горн — а это очень сложное место, как на Эверест подняться, где по статистике каждый третий альпинист погибает, — я пообещал: если пройду — построю часовенку. Чтоб Господь Бог меня пропустил. Первую я построил в Находке, это Дальний Восток, в 1992 году. Посвятил Сергию Радонежскому. Потом второе кругосветное плавание — построил часовенку в Москве, третье плавание — в Переславле-Залесском, четвертую — на Украине, пятую — в Сергиевом Посаде...
Я очень люблю ездить к преподобному Сергию, это мой любимый святой.
Однажды меня на телевидении спросили: Федор, вот вы живете подолгу за границей, где только ни были, почему вы не остались там жить? Конечно, я мог остаться, получить гражданство, и мне предлагали, но я отказался. Ну какой из меня иностранец с фамилией Конюхов? Был бы всю жизнь эмигрант. Я объездил 120 или 130 стран, но нигде не видел, чтобы эмигранты наши были счастливы. Все у них есть, квартира, машина, и сначала все здорово, но поживешь с ними полгодика — и они начинают плакаться: ой, в Россию, в Россию... Привезите мне земли из России...
В общем, однажды я сказал на телевидении, что хотел бы жить возле преподобного Сергия где-нибудь. И через неделю мне позвонила женщина и говорит: Федор, я смотрела вашу передачу, у меня четыре сотки есть в пятнадцати минутах ходьбы от Лавры, в Карбушинском переулке. Там дом сожгли (это как обычно в Сергиевом Посаде бывает, здесь все дома жгут), и мы хотим их вам подарить. И подарили. Я там построил часовенку Сергию Радонежскому, конечно, это его земля, может, он там ходил своими ножками святыми. Рядом построил часовенку Николаю Чудотворцу, покровителю моряков и путешественников. А свой дом маленький начал строить, но все никак не дострою.
В 1991 году, когда Советский Союз распадался, я был в Австралии, в русском православном монастыре в Голубых горах. Беседовали с настоятелем, отцом Алексием: страна распадается и так далее. А он говорит: ничего с вашей страной не станется до тех, пока у вас находятся мощи Сергия Радонежского и стоит Сергиев Посад, столица православия.
Я четыре раза встречался с патриархом Кириллом и еще буду встречаться, мы хотим здесь построить... Вы знаете, что 5 августа 2001 года канонизировали Федора Ушакова, святого праведного адмирала Федора Ушакова? К нашему стыду, прошло уже почти 10 лет — а в Москве никто не построил ни часовенки, ни храма... Только в Мордовии, где он похоронен, есть хороший храм. Мы хотим построить храм Федора Ушакова в Сергиевом Посаде. Очень красивый, как корабль. Патриарх одобрил, владыка Феогност одобрил. А рядом лагерь для странствующих и путешествующих, чтобы перед экспедицией могли пожить, очистить душу...
Вера — это очень важно. Мы летим на мыс Горн скоро, на 28 марта заказаны билеты на Сантьяго, там ждет яхта. На самом деле он ведь только называется — мыс, а так это остров, скала торчит в океане посреди ураганных штормов. С тех пор как Дрейк открыл ее 400 лет назад, ни разу не поставили там креста, не отслужили панихиду по всем погибшим людям, которые канули в тех водах. Их сотни, тысячи... Пока не было Панамского канала, все ведь ходили вокруг. Мы хотим поставить там крест, прочитать молитву, на кресте закрепить табличку с русской и английской надписью.
Эверест
11 мая 1993 года я стоял на вершине Эвереста, в час дня. До того мы шли к нему долго, к подножью надо 270 километров преодолеть в Гималаях, там база на 3500 метров над уровнем моря. Отшельники в скалах живут, буддисты и индуисты. Ну, мы заходили к ним чайку попить, поговорить. Как-то раз сели с одним отшельником в пещере, и он меня спрашивает (там по-английски все разговаривают) — куда мы идем? Я говорю — на Эверест, Джомолунгму, как они ее называют. Первая российская экспедиция, хотим поставить флаг... Он говорит: "А зачем? Я там уже был..." Мы смотрим на него и думаем: как он мог там быть? У него ножки как спички, худой весь... Он уточняет: "Я духом там был". Мы вышли наружу, я думаю: ему хорошо, он сказал, что был там — и все, никто не поспорит. А нам русский флаг там поставить надо, по рации передать, сфотографироваться для доказательства.
И вот поднялся я на Эверест — пурга, делать особо нечего... И ничего нового я для себя не открыл. Тут Гималаи, тут Тибет, дышать нечем, ветер, мороз минус 35... Стою, как будто я здесь уже был. Почему так? А потому что к этой экспедиции я готовился 19 лет, столько всего прочел, фильмов пересмотрел, расспрашивал, то есть духовно уже на него поднялся. Но мне нужно было подняться и физически, чтобы принести фотографию…
Есть ли страх перед новой экспедицией? Конечно, есть. Страх — это самозащита и вообще чувство очень хорошее. Вы только представьте, что было бы, если б человек жил без страха. Страх должен присутствовать, только надо уметь его преодолеть. Или готовиться к экспедиции так, чтобы ты знал, что можешь максимально исключить риски и опасности.
Конечно, всего предусмотреть нельзя. Я почему часовенки ставлю памяти погибших моряков и путешественников — за всю мою жизнь путешественника, 35 лет, друзей у меня погибло много. Я ставлю часовни, чтобы их вспоминать.
Вокруг Антарктиды
Очень меня впечатлила последняя моя экспедиция в Антарктиду — айсберги, опасность... У меня несколько мировых рекордов, плавание вокруг Антарктиды в одиночку — один из них. Мы готовили его шесть лет совместно с австралийцами и англичанами.
Антарктида разбита на секторы тех, кто имеет отношение к ее открытию — Амудсен, Кук, Дрейк, Беллинсгаузен... И рядом с ними есть сектор Федора Конюхова. В Антарктиде два русских сектора — мой и Беллинсгаузена.
Это была очень сложная борьба, надо было готовиться не только телом, но и духом. Мы вышли на трех яхтах — я, француз и англичанин. Если бы они первыми оказались, им бы и сектор достался. Я шел впереди, они меня уже почти догнали — и вдруг раз, французская яхта получила пробоину, свернула в Новую Зеландию. В Южном океане нас осталось двое. Нам передают — со спутника видно, что оторвался айсберг 42 километра длиной. Огромный, и за собой он тащит большой шлейф из кусков льда разного размера. Это опасно, потому что если врежешься даже в кусок льда размером с холодильник, яхта может получить серьезные повреждения. Англичанин как услышал про айсберг, тоже сошел. И я остался в Южном океане один. И в это время я захожу в мертвую зону — если буду тонуть, новозеландцы до меня долететь не успеют, чилийцы тоже...
Стало страшно, ноги подкосились, руки задрожали. Айсбергов очень много, яхта идет с большой скоростью. Днем их видно, можно обходить, а ночью нет. Кстати, на холоде лучше всего греться горячим молоком, никакое виски не подходит, запьянеешь и все. Молоко дольше держится.
У меня на груди есть в крестике мощи святого Андрея Первозванного. Я плыву, молюсь Господу и прошу: если яхта врежется в айсберг, затонет, я погибну — да, может быть, я и заслужил, я очень грешен, есть о чем каяться. Но и мощи святые уйдут ко дну, их больше не станет, а их так мало на земле осталось, Господи! Не надо ими разбрасываться...
Так с Божьей помощью прошел, и теперь наша страна имеет в Антарктиде еще один сектор.
Животные
Я как-то плавал 508 дней в океане. Вернулся, меня спрашивают: Федя, ты выучил английский язык, как хотел? Я говорю: да я русский чуть не забыл, полтора года только с китами, альбатросами и дельфинами разговаривал.
Для яхты очень опасен кит. Он не агрессивный, просто яхта весит, допустим, 30 тонн, а кит может весить 100 тонн. В 1997 году я врезался в кита возле Африки, целый месяц потом добирался до Кейптауна, яхта протекала. Ударился килем, болты сошли...
На Северном полюсе опасны белые медведи. Очень агрессивный и сильный зверь. Конечно, у меня был карабин, но я не охотник... А охотники мне говорили: Федя, убить белого медведя очень трудно. Стрелять нужно наверняка. Если ранишь — он тебя будет преследовать, прятаться в торосах. Вот ты идешь весь закутанный, обзор небольшой — может подкараулить и броситься. Или ночью — ты в спальнике, вокруг метель, треск, шум, рано или поздно он все равно доберется.
Я восемь раз встречался с белым медведем. Один раз стрелял, но не в него, а поверх, в льдину: он вышел, стоит метрах в тридцати, одни глазки черненькие видны. Звук его спугнул.
Когда я на полюс шел, перед стоянкой всегда вставал, поднимал карабин и кричал: "Мишка, вот видишь, я карабин разряжаю, патроны кладу в карман. Я иду к Северному полюсу, чтобы удовлетворить свое тщеславие. Я тебе не враг, это твои владения, я не буду трогать твою нерпу!"
Утром однажды встаю, вижу — следы белого медведя. Он потом долго за мной шел, но нападать не стал, видимо, понял — не надо мужичка трогать, он идет своей дорогой.
Северный полюс — это математическая точка, он есть, и его нет. Льды дрейфуют, и тебя каждый день на восемь километров сносит, надо делать поправку. С командой в экспедиции хорошо. Попалась трещина — в разные стороны пошли, нашли обход, идем дальше. Когда один, обход ищешь сам. Нарты, где у тебя все вещи и провизия сложены, надолго бросать нельзя. Они, кстати, весят 85 килограммов, и килограммов 30 у тебя в рюкзаке, для массы, чтобы инерция была.
Однажды я пошел искать обход — смотрю, к моим нартам идет белый медведь. А карабин там остался. И мы бежим с ним наперегонки, кто первый успеет. У меня в кармане, к счастью, был файер, трубка с огнем. Я ее зажег — медведь остановился, постоял, подумал и пошел своей дорогой. Если б он нарты мне разорил — было бы плохо: там и рация, и продукты, и палатка...
Везде надо быть острожным. Большие животные могут быть не самыми опасными. У нас недавно была экспедиция "Великий шелковый путь". Как раз Путин в Монголию приезжал, нас заодно проводил. Вышли мы из Улан-Батора и шли до Элисты, столицы Калмыкии, 6 тысяч километров. 16 человек, 13 верблюдов, 15 лошадей. Много было опасностей, одному парню лошадь копытом сильно кости поломала, другие были несчастные случаи...
А меня на выходе из Монголии укусил заразный клещ. Июнь, их много, мы по 30 штук за день их с себя снимали. У нас были прививки от энцефалита, но там есть и другие заразные клещи. И меня как раз укусил другой, заразный, который, как говорят, один на две тысячи.
Я очень сильно заболел, мог умереть. Кровь сворачивается, становится ярко-красной, голова не соображает... Меня привезли в Монголию, в больницу, в поселок, который еще советские военные строили. Антисанитария жуткая, живут бедно, грязно. Утром кашу дают, рис с мясом — никакой тебе посуды, ничего. Если нет, твои проблемы. Идет мимо, положит кусок газеты, на него половник каши и пошагала дальше. Нет ложки — кушай руками (смеется. — Ред.).
Потом меня перевезли в Кызыл, в Туву, там уже хорошо, я там лечился. Очень тяжелая была болезнь. Мне из Москвы звонят и говорят: Федя, в экспедиции 16 человек, никого не укусил клещ, только тебя. Ты, наверное, самый грешный. Я лежу и думаю — да, я самый грешный. Как только встану на ноги, полечу на Афон грехи замаливать. И полетел.
Медведь меня не съел, а от клеща вот чуть не помер.
Планы
Сейчас, бывает, мы с моей женой друг другу говорим: если мне откажут в экспедиции, больше будем дома... (хитро улыбается. — Ред.). У меня ведь экспедиции одна за одной, и мы иногда даже рады, что какая-то из них сорвалась и мне не надо будет уезжать надолго (смех в зале. — Ред.). У меня плавания были и 508 дней, и 220 дней, 180 дней...
Сейчас намечается двухмесячная экспедиция, хотим пересечь Эфиопию. Опасненькая такая страна, там бандитизм... С юга на север Эфиопии две тысячи километров будем идти на верблюдах. Я туда улетаю один, чтобы не подвергать других опасности, у белых там могут быть проблемы. Кроме меня — еще переводчик-эфиоп, два погонщика, шесть верблюдов одногорбых и два солдата эфиопской армии в сопровождении. Там опасненько — войны клановые идут.
Почему мне нравится Эфиопия — большая страна, 85 миллионов жителей, из которых 60 миллионов христиан. Они с пятого века веру приняли, и мне как православному хотелось бы на них посмотреть. У нас будет и научная программа.
Потом у меня будет экспедиция в Ирландию, в пустыню Гоби, по китайской стороне, будет пересечение всего Казахстана с востока на запад на верблюдах. Пустыня Гоби — очень красивая, это не песок, это камни.
Бог даст, все будет хорошо. К Сергию вот перед экспедицией приеду — и в путь.
Александр ГИРЛИН