В последнее время газета “Вперед” дважды рассказывала о приватизации квартир. Я хочу поведать об обратном процессе.
Согласно новому Жилищному кодексу с приватизацией квартир необходимо определиться до 1 января 2007 года. До этой же даты надо принять решение о деприватизации. Малоимущие собственники могут не потянуть уже в ближайшем будущем бремя содержания жилья. Дело в том, что хотя введение налога на собственность, исходя из рыночной стоимости недвижимости, пока отложено (этот проект “вынули” из пакета жилищных законопроектов), но эксперты уверены: это лишь временная отсрочка. Поэтому, чтобы вообще не потерять квартиру просто потому, что нечем будет за нее платить, можно до 1 января 2007 года перевести ее снова в разряд муниципальных, заключив договор социального найма.
Поднаторевшая в овладении премудростями, моя супруга безапелляционно предложила мне деприватизировать нашу квартиру. “Страхуется на случай обострения отношений вплоть до развода, — смекнул я. — Ведь часть 4 статьи 31 сурового закона прямо указывает на то, что “в случае прекращения семейных отношений с собственником жилого помещения право пользования данным жилым помещением за бывшим членом семьи не сохраняется...” Есть, конечно, щадящие оговорки, но, по мнению жены, все же надежнее будет нам вернуться в более привычное состояние социального нанимателя той же самой квартиры.
Словом, вооружившись этими очень ценными сведениями, отправились мы в соответствующую контору, наивно полагая, что процедура переоформления много времени не займет. Наша квартира ни под какие ограничения не попадала, а само мероприятие представлялось совершенно рутинным и не вызвавшим пока еще ажиотажа в присутственном месте.
Тем не менее с первого захода в нужную дверь мы не попали. Учреждение решало подобные вопросы два раза в неделю по четыре часа, разумеется, в рабочее для подавляющего большинства трудящихся время (российские чиновники любого ранга и уровня почему-то убеждены, что стояние в различного рода очередях есть удел и естественное времяпрепровождение ветеранов, инвалидов и пенсионеров). Когда мы пришли, времени до закрытия офиса оставалось еще час, да и народу было всего человек пять. Но прошли только трое, причем все они успели побывать в заветной комнате не по одному разу. “Сколько же нужно времени, чтобы принять у человека заявление?” — гадал я. Загадка разрешилась через несколько дней, когда мы, проведя часа полтора в душном коридорчике, добрались-таки до цели. Оказалось, что нужно было заполнить три разных бланка.
Взять их с собой и принести в готовом виде нельзя. На первый случай нам вручили только по одному бланку — в качестве черновиков для тренировки.
— Все равно у вас с первого раза ничего не получится, — заверила нас хранительница бланков. — Когда заполните черновик подойдете, ко мне, я исправлю ошибки, и вы перепишите начисто. В трех экземплярах.
— В трех?! У вас что, ксерокса нет?
— Эти документы подлежат вечному хранению. А ксерокс выцветает, — авторитетно заявила полномочная представительница вечности.
В ее голосе прозвучала такая укоризна, что я подумал: может и впрямь ксерографии через пару тысячелетий выцветут? Что тогда будет — даже подумать страшно.
Дописав последнюю строчку в последнем бланке и ожидая приговора, я пытался унять судорогу в правой кисти. Тем временем строгий взгляд неторопливо скользил по моей рукописной чистописи.
— Так буква “д” не пишется, — вдруг произнесла административно-ответственная дама. — У нее петля должна быть книзу, а у вас она вверх.
Заполнить без единого исправления еще девять листов, соблюдая ориентацию петель, я не смог бы, даже если бы первую же неправильную петлю пообещали бы затянуть на моей шее.
А ведь в моем почерке и “т”, вопреки рассуждению Михайлы Ломоносова, опирается только на одну ногу, и у строчной “р” к палке приделано замкнутое колечко вместо канонизированной школьными прописями загогулины...
— Что, есть какой-то документ нормативный, как писать букву “д”? — спросил я.
— Есть нормативный документ, в котором сказано: все записи должны быть сделаны четким, разборчивым почерком.
— Я тридцать лет пишу “д” именно так, и ни разу ни у кого никаких претензий ко мне не возникало. Вас, кстати, она в черновике тоже не смутила.
— Мне-то что? — бесстрастно отозвалась чиновница. — Я пошлю ваши бумаги по инстанции, но там их могут не утвердить.
Хитра была дама: то, к чему она меня склонила, вполне могло стать основанием для признания документов недействительными, ибо с юридической точки зрения представляло бы собой намеренное изменение почерка.
Право слово, стоило бы от своих намерений отказаться хотя бы во имя того, чтобы лишить чиновников радости издеваться над согражданами. Да супруга не позволила.
Михаил БУЛАНЖЕ
Газета "Вперед"